У.С.Моэм "ОЗАРЕНИЕ"

Полагаю, очень немногие знают, каким образом миссис Альберт Форрестер пришла к написанию "Статуи Ахиллеса"; и поскольку этот роман причислен к величайшим произведениям современной литературы, я просто убежден, что краткий очерк обстоятельств появления его на свет будет интересен всем, кто всерьез изучает литературу; в самом деле, если правы критики, предрекающие этому роману долгую жизнь, то нижеследующее повествование предназначено отнюдь не для того лишь, чтобы помочь скоротать свободный часок-другой, а может рассматриваться будущими историками в качестве курьезного примечания к анналам современной литературы.

Нет нужды описывать успех, обрушившийся на "Статую Ахиллеса". Месяц за месяцем, не покладая рук, печатники печатали, переплетчики переплетали тираж за тиражом; издатели, в Англии и в Америке, выбивались из сил, торопясь выполнить срочные заказы книготорговцев. Роман был стремительно переведен на все европейские языки; а недавно было объявлено, что вскорости его можно будет прочесть на японском и урду. Но предварительно роман появился в журналах - "с продолжением" - по обе стороны Атлантики, и из издателей агент миссис Альберт Форрестер выкачал сумму, которую иначе как триумфальной и не назовешь. Роман был инсценирован, и спектакль шел в Нью-Йорке целый сезон; нет сомнения, что и в Лондоне его ждет такой же успех. Права на экранизацию были проданы за громадные деньги. И хотя общую сумму, которую, как говорили (в литературных кругах), якобы получила миссис Альберт Форрестер, следует, вероятно, считать преувеличением, все же нет сомнений, что доходы от одной этой книги позволят автору до конца жизни оградить себя от любых финансовых тревог.

Нечасто бывает, чтобы книгу одинаково восторженно принимали и читатели, и критика; то, что миссис Альберт Форрестер - единственная из всех - решила эту, если позволите так выразиться, квадратуру круга, является особо важным именно для нее, поскольку дотоле, хотя она получала безоговорочно хвалебные отзывы от критиков (что, к слову сказать, принимала как должное), публика оставалась на удивление безучастной к ее дару. Каждый опубликованный ею труд, даже небольшой томик, изящно напечатанный и переплетенный в белый ледерин, встречался как шедевр восторженными статьями - в газете на целую колонку, а в еженедельных обозрениях, какие увидишь только в пыльной библиотеке клуба, гордящегося древностью своей истории, так и на всю страницу. Все образованные и начитанные люди читали и восхваляли новый шедевр. Но читающие люди, разумеется, не покупают книг, и ее произведения продавались плохо. В самом деле, просто скандал, что такого выдающегося автора, с воображением столь утонченным и стилем столь изысканным, отказывалась принимать широкая публика. В Америке она была почти совсем неизвестна; и хотя мистер Карл ван Вехтен написал статью, бичующую публику за твердолобость, публику это не проняло. Агент миссис Альберт Форрестер, преданный обожатель ее гения, был вынужден шантажировать американского издателя, чтобы тот напечатал две ее книги: пришлось пригрозить, что в противном случае американец не получит какие-то другие романы (наверняка, дрянные), которые жаждал заполучить. Лестные отзывы в американской прессе показали, что и за океаном лучшие умы неравнодушны к таланту миссис Альберт Форрестер; но когда дело дошло до ее третьей книги, издатель (в бесцеремонной манере, свойственной людям этого сорта) заявил, что если у него появятся свободные деньги, он лучше потратит их на синтетический джин.

После выхода "Статуи Ахиллеса" прежние работы миссис Альберт Форрестер были переизданы (мистер Карл ван Вехтен написал еще одну статью, в которой с грустью, но решительно напомнил, что пытался привлечь внимание читающего мира к достоинствам этой выдающейся писательницы целых пятнадцать лет назад); книги получили такую рекламу, что никак не могли пройти мимо внимания культурного читателя. Таким образом, мне совершенно не нужно их представлять; это было бы даже слишком самонадеянно - после двух тонких статей мистера Карла ван Вехтена. Миссис Альберт Форрестер начала писать рано. Первую книгу (томик элегий) она опубликовала еще восемнадцатилетней девушкой; и с тех пор регулярно печатала (раз в два - три года, ибо слишком трепетно относилась к своему искусству, чтобы торопиться) сборник стихов или прозы. К моменту написания "Статуи Ахиллеса" она достигла почтенного возраста в пятьдесят семь лет; отсюда можно с легкостью заключить, что число ее работ было весьма значительным. Она подарила миру полдюжины поэтических сборников, изданных под латинскими названиями, как, например, "Felicitas", "Pax Maris" и "Aes Triplex", все довольно внушительные, поскольку ее муза, нерасположенная порхать на легких, фантастических пуантах, обладала степенной походкой. Миссис Альберт Форрестер сохранила верность Элегии, и Сонет не обделила своим вниманием; но главным для нее стало возрождение Оды, формы, которую поэты наших дней почему-то отвергают; и можно с уверенностью утверждать, что ее "Ода президенту Фальеру" найдет место в любой антологии английской поэзии. Ода восхитительна не только благородным созвучием рифм, но и проникновенным описанием благословенной земли Франции. Миссис Альберт Форрестер писала - о долине Луары, хранящей память Дю Белле, о Шартрезе и самоцветных окнах его собора, о залитых солнцем городах Прованса - с восторгом тем более удивительным, что никогда не бывала во Франции дальше Булони, куда отправилась вскоре после свадьбы на экскурсионном пароходе из Маргита. Но физические мучения от сильнейшей морской болезни и нравственное унижение от открытия, что жители популярного приморского курорта не в состоянии понять ее свободный и идиоматичный французский, привели миссис Альберт Форрестер к решению не подвергать себя вторично испытаниям, одновременно недостойным и неприятным; и она более не вверяла себя стихии столь вероломной, хотя и воспетой ею ("Pax Maris") в многочисленных произведениях - серьезных и, вместе с тем, трогательных.

Есть несколько очаровательных пассажей и в "Оде Вудро Вильсону", и я сожалею, что из-за переменившегося отношения к этому, безусловно, блестящему человеку автор решила не переиздавать ее. Однако нет сомнений, что наиболее выдающиеся произведения миссис Альберт Форрестер создала в прозе. Она написала несколько томов коротких, но безукоризненно выстроенных эссе на такие темы, как осень в Сассексе, королева Виктория, смерть, весна в Норфолке, георгианская архитектура, мсье де Дягилефф, Данте; у нее также есть работы - познавательные и одновременно затейливые - об иезуитской архитектуре семнадцатого века и о литературных аспектах Столетней войны. Именно проза завоевала для нее преданных почитателей, неколебимых, хотя и немногих (как, с ее редким даром строить фразу, выражалась сама миссис Альберт Форрестер), которые провозгласили ее величайшим мастером английского языка, какого видел наш век. Она и сама признавала свой стиль - благозвучный, но колоритный, отточенный, но прихотливый - своей сильной стороной; и только в прозе у нее появлялась возможность явить миру тот изящный, но сдержанный юмор, который читатели признавали столь неотразимым. Это был не юмор идей, и даже не юмор слов; это был гораздо более тонкий юмор пунктуации: в порыве вдохновения миссис Альберт Форрестер открыла комические возможности точки с запятой и использовала эти возможности обильно и изящно. Она расставляла точки с запятой таким образом, что человек культурный и с тонким чувством юмора не хохотал во все горло, а восхищенно хихикал, и чем культурнее был читатель, тем восхищеннее он хихикал. Друзья писательницы утверждали, что она сделала все прочие формы юмора грубыми и преувеличенными. Некоторые прозаики пытались подражать ей; но тщетно: что бы ни говорили про миссис Альберт Форрестер, все были вынуждены признать, что она умеет выжать из точки с запятой юмор до последней капли - и никто другой к ней и близко не может подобраться.

Миссис Альберт Форрестер жила неподалеку от Мраморной Арки, что позволяло объединить достоинства престижного адреса и умеренной платы. В квартире была уютная гостиная с окнами на улицу, большая спальня для миссис Альберт Форрестер, затененная столовая со стороны двора и малюсенькая тесная спальня, рядом с кухней, для мистера Альберта Форрестера - который и платил за квартиру. Именно в уютной гостиной миссис Альберт Форрестер принимала гостей - каждый вторник вечером. Это была строгая и целомудренная комната. Рисунок обоев придумал сам Уильям Моррис, и на стенах в простых черных рамах висели гравюры меццо-тинто, собранные в то время, когда меццо-тинто еще не были так дороги; мебель была чиппендейловского периода, кроме бюро (похоже, в стиле Людовика XVI) с открывающейся крышкой, за которым миссис Альберт Форрестер создавала свои творения. Бюро показывали каждому посетителю, впервые переступившему порог дома, и мало кого это зрелище оставляло равнодушным. Ковер на полу был толстый, а свет приглушенный. Миссис Альберт Форрестер восседала в обитом красной камкой кресле с подлокотниками и с прямой спинкой. Хотя и лишенное показной вычурности, это кресло, единственное удобное в комнате, как бы обособляло хозяйку и возвышало над гостями. Чаем занималась женщина неопределенного возраста, тихая и бесцветная, которую никогда никому не представляли, но которая, разумеется, должна была считать за честь возможность избавить миссис Альберт Форрестер от докучной обязанности разливать чай. Хозяйка, таким образом, могла целиком посвятить себя беседе, и надо признать, что собеседницей она была блестящей. Разговор тек неторопливо; поскольку нелегко в беседе обозначить знаки препинания, она могла показаться слегка лишенной юмора, но всегда была разнообразной, глубокомысленной, познавательной и интересной. Миссис Альберт Форрестер была хорошо знакома с общественными науками, юриспруденцией и теологией. Она читала много и обладала цепкой памятью. Ей был присущ редкий дар цитирования, который может стать полезным заменителем мудрости; она три десятка лет была знакома - более или менее близко - с множеством выдающихся людей и всегда имела значительный запас занимательных историй о них, которыми и потчевала гостей - достаточно тактично и не чаще, чем это было простительно. Миссис Альберт Форрестер, как магнит, притягивала к себе самых разных людей, и легко можно было в одно и то же время встретить в ее гостиной бывшего премьер-министра, владельца газеты и посла одной из ведущих держав. Мне всегда представлялось, что эти значительные люди приходят сюда, поскольку считают, что здесь тесно общаются с богемой - но богемой достаточно чистой и опрятной, чтобы не бояться запятнать себя и репутацию. Миссис Альберт Форрестер живо интересовалась политикой, и я своими ушами слышал, как министр кабинета признавал, что у нее мужской склад ума. Она была противницей суфражистского движения, но когда женщинам, в конце концов, были предоставлены права, вдруг загорелась идеей попасть в Парламент. Единственным затруднением было то, что она никак не могла выбрать, к какой партии примкнуть.

- Увы, - говорила она, игриво пожимая крупными плечами, - не могу же я создать партию из себя одной!

Как многие серьезные патриоты, миссис Альберт Форрестер, не в состоянии угадать, откуда ветер подует, свои политические суждения не спешила афишировать; но в последнее время определенно склонялась к лейбористам, как единственной надежде государства; и если бы ей удалось обговорить для себя надежное местечко, она наверняка, не раздумывая, ринулась бы на защиту угнетенного пролетариата.

Двери ее гостиной были всегда открыты для иностранцев, для чехословаков, итальянцев и французов - если они были выдающимися, и для американцев - даже необразованных. Но ей был чужд снобизм; вряд ли вы встретили бы у нее герцога - если только он не обладал какими-то особыми способностями, или пэрессу - если она не имела вдобавок к своему званию какой-то печати исключительности: например, была разведена, написала роман или подделала чек, что позволило бы ей искать великодушного сочувствия миссис Альберт Форрестер. Она не слишком жаловала художников - застенчивых и тихих; и музыканты ее не интересовали: если даже самые знаменитые из них и соглашались сыграть что-нибудь, то делали это как бы из одолжения, и музыка была лишь помехой беседе: кто хочет послушать музыку, может пойти на концерт; а сама она предпочитала куда более утонченную музыку души. Но гостеприимство миссис Альберт Форрестер к писателям, особенно многообещающим и малоизвестным, было искренним и неизменным. У нее было чутье на проклевывающиеся таланты, и среди знаменитых писателей, приходящих время от времени к ней на чаепитие, немного было таких, чьи первые попытки она когда-то не поддержала и чьи первые шаги не направляла. Ее собственное положение было слишком непоколебимым, чтобы опускаться до зависти, и она слишком часто слышала слово "гений" рядом со своим именем, чтобы чувствовать хоть тень ревности из-за того, что талант других приносит им материальное благополучие, в котором ей отказано.

Миссис Альберт Форрестер, уверенная в том, что история рассудит, могла позволить себе беспристрастность. Поэтому нет ничего удивительного, что ей удалось создать самое близкое подобие французского салона восемнадцатого столетия, какое только возможно для нашей варварской нации. Получить приглашение на "булочку и чашку чая во вторник" - это была высокая честь, никто не мог этого отрицать; и сидя на чиппендейловском стуле в неярко освещенной строгой гостиной, нельзя было не ощутить прикосновения к самой истории литературы. Американский посол однажды сказал миссис Альберт Форрестер:

- Чашка чаю с вами, миссис Форрестер, это одно из богатейших интеллектуальных удовольствий, какие я только испытывал в жизни!

Порой это великолепие переходило все границы. Вкус миссис Альберт Форрестер был безупречным, она неизменно выбирала лучшую тему для обсуждения и делала настолько точное замечание, что просто дух захватывало. Что до меня, я иногда был вынужден подкрепиться коктейлем-другим, прежде чем ввергнуть себя в разреженную атмосферу возвышенного общества. Правду сказать, однажды я был на грани того, чтобы быть навсегда исключенным из него, поскольку как-то днем, у дверей, вместо того, чтобы спросить служанку "Дома ли миссис Форрестер?", выпалил: "Богослужение сегодня состоится?"

Разумеется, сказано это было без злого умысла, но, к несчастью, служанка фыркнула, а одна из ярых почитательниц миссис Альберт Форрестер, Эллен Ханнауэй, как назло, снимала в этот момент галоши в холле. Она успела передать хозяйке мои слова, прежде чем я добрался до гостиной, и, едва я вошел, миссис Альберт Форрестер устремила на меня орлиный взор.

- Как это вам в голову пришло спрашивать, состоится ли сегодня богослужение? - строго начала она.

Я принялся объяснять, что просто был рассеян, но миссис Альберт Форрестер заставила меня умолкнуть взглядом, который я назвал бы неотразимым.

- Вы хотите сказать, что мои вечера... - она подыскивала подходящее слово, - сакраментальны?

Я понятия не имел, что она имеет в виду, но не хотел обнаружить свое невежество перед таким количеством умных людей, и решил, что единственный выход - идти напролом.

- Ваши вечера, так же, как и вы, милая леди, совершенно прекрасны и совершенно божественны.

Легкий трепет охватил ее крепкую фигуру. Миссис Альберт Форрестер была похожа на человека, вошедшего в комнату, наполненную гиацинтами; аромат так дурманит, что можно пошатнуться. Но она сдержала себя.

- Если вы пытались пошутить, - сказала она, - я предпочла бы, чтобы вы упражнялись в остроумии с моими гостями, а не со служанками... Мисс Уоррен нальет вам чай.

Меня миссис Альберт Форрестер отпустила легким мановением руки, но ничего не забыла, поскольку еще года два или три, когда бы и кому бы меня ни представляла, она не забывала добавить:

- Прошу любить и жаловать, для него наши вечера, как епитимья. Каждый раз, как он приходит, то спрашивает: состоится ли сегодня богослужение? Разве не забавно?

Но миссис Альберт Форрестер не ограничивалась еженедельными вечерними чаепитиями: каждую субботу она давала обед на восемь персон; по ее мнению, это было идеальное число для общей беседы, да и в столовой больше не поместилось бы. Если миссис Альберт Форрестер и гордилась чем-то, то вовсе не уникальными познаниями в области английской прозы, а тем, как славились ее обеды. Она тщательно отбирала гостей, так что приглашение к ней на обед было не просто комплиментом, а посвящением. За обеденным столом беседу можно было вести на куда более возвышенном уровне, нежели на чаепитиях с их смешанным обществом, и вряд ли кто из гостей уходил домой, не унося восхищения способностями миссис Альберт Форрестер и просветленной веры в человеческую натуру. Приглашала она исключительно мужчин, поскольку, хоть и была ярой защитницей своего пола и рада была видеть женщин в других случаях, не могла не понимать, что женщина за столом склонна беседовать только с ближайшим соседом и тем самым препятствовать общему обмену идей, превращавшему ее обеды в пиршество духа, а не только тела. Ибо необходимо отметить, что миссис Альберт Форрестер предоставляла гостям изумительно вкусную пищу, прекрасное вино и первоклассные сигары. А это для любого, удостоенного литературного гостеприимства, было весьма существенно, поскольку служители литературы по большей части мыслями воспаряют высоко, а живут просто; ум их озабочен проблемами духа, и им недосуг заметить, что баранина недожарена, а картошка остыла; пиво неплохое, но вино отрезвляет, а к кофе лучше вообще не притрагиваться. Миссис Альберт Форрестер с удовольствием выслушивала комплименты в адрес ее стола.

- Если люди оказывают мне честь преломить со мной хлеб, - отвечала она, - будет только справедливо, если я предложу им лучшую пищу, какую смогу.

Однако если похвалы были преувеличенны, хозяйка отвергала их.

- Вы смущаете меня, расточая комплименты, которых я не заслужила. Благодарите миссис Булфинч.

- Значит, она - сокровище, но не требуйте, чтобы я поверил, что ей мы благодарны и за вино.

- Оно действительно хорошее? Я в этом совершенно не разбираюсь; я целиком полагаюсь на моего поставщика.

Но стоило кому-нибудь похвалить сигары, миссис Альберт Форрестер просто расцветала.

- Вот за них вы должны благодарить Альберта. Это Альберт выбирает сигары, и мне говорили, что никто не разбирается в сигарах лучше него.

Она бросала на мужа, сидящего в конце стола, гордый взгляд сияющих глаз, какими породистая курица (например, бафф-орпинтонская) смотрит на единственного цыпленка. Тут же происходило некоторое оживление беседы, поскольку гости, давно искавшие возможность проявить вежливость по отношению к хозяину и нашедшие, наконец, повод, наперебой выражали восхищение его выдающимися способностями.

- Вы слишком любезны, - отвечал он. - Я рад, что вам понравилось.

Затем он читал небольшую лекцию, объясняя достоинства, по которым обычно выбирает сигары, и выражая сожаление о снижении их качества, вызванном коммерциализацией отрасли. Миссис Альберт Форрестер слушала его со счастливой улыбкой, и было очевидно, что она наслаждается его маленьким триумфом. Разумеется, бесконечно продолжать говорить о сигарах невозможно, и хозяйка, едва заметив, что гости утомились, переводила разговор на темы более общие и, пожалуй, более значительные. Альберт затихал. Но и у него был свой звездный час.

Именно из-за Альберта обеды у миссис Форрестер некоторым нравились меньше, чем ее чаепития, поскольку Альберт был скучен; но она, хотя, без сомнения, понимала это, настаивала на его присутствии и даже специально выбрала именно субботу (в остальные дни Альберт был занят), чтобы он мог посещать обеды. Миссис Альберт Форрестер чувствовала, что участие ее мужа в этих празднествах - неизбежная дань ее собственному самоуважению. Она ни под каким видом не призналась бы миру, что вышла замуж за человека, который духовно ей не ровня; а возможно, в тихие ночные бдения она спрашивала себя, есть ли вообще где-то мужчина, достойный ее. Друзей миссис Альберт Форрестер огорчала подобная жертвенность, и они поговаривали, как ужасно, что такая женщина обременена таким мужчиной. Они спрашивали друг друга, как вообще случилось, что она вышла за него, и (будучи в большинстве одинокими) приходили к выводу, что вообще неизвестно, почему кто-то за кого-то выходит.

Впрочем, Альберт не был болтуном или настырным занудой; он не вцеплялся в собеседника с бесконечными историями и не утомлял плоскими шутками; он не распинал вас избитыми истинами и не изводил банальностями; он был просто пустое место. Нуль. Клиффорд Бойлстон, знавший буквально все о французских романтиках, и сам талантливый писатель, сказал однажды, что если заглянуть в комнату, куда только что вошел Альберт, она окажется пустой. Это пришлось весьма по вкусу друзьям миссис Альберт Форрестер, и Роза Уотерфорд, известная романистка и поистине бесстрашная женщина, отважилась повторить эту шутку самой миссис Альберт Форрестер. Та, хотя и попыталась изобразить неудовольствие, не удержалась от улыбки, тронувшей ее уста. Поведение миссис Альберт Форрестер по отношению к мужу только увеличивало уважение к ней ее друзей. Она настаивала, чтобы они, независимо от того, что думают о нем в глубине сердца, обходились с ним с этикетом, достойным ее мужа. Ее же собственная самоотверженность была восхитительна. Если случалось Альберту высказать какое-то суждение, она слушала с выражением крайнего удовольствия; а когда он приносил нужную ей книгу или подавал карандаш, чтобы записать пришедшую в голову идею, она всегда благодарила его. И никогда не позволяла друзьям в открытую пренебрегать им; женщина тактичная, она понимала, что брать его с собой повсюду значило бы требовать от мира чересчур многого, и обычно везде появлялась одна, но все же ее друзья знали: она ждет, что они пригласят Альберта на обед - хотя бы раз в год. Он всегда сопровождал супругу на официальные банкеты, если та собиралась произнести речь, а когда она выступала с лекцией, то не забывала позаботиться, чтобы ему досталось место у трибуны.

Альберт был, пожалуй, среднего роста, но поскольку его трудно было даже вообразить без жены (с ее впечатляющими размерами), он всегда казался маленьким человечком. Худощавый и хилый, он выглядел старше своего возраста - а был ровесником супруги. Седые и редкие волосы он стриг коротко, и носил куцые седые усы; лицо было худое и морщинистое, ничем не примечательное; голубые глаза, в свое время, возможно, и привлекательные, теперь стали блеклыми и усталыми. Одевался он весьма аккуратно, всегда носил серые - "перец с солью" - брюки неизменного покроя, черный пиджак и серый галстук с маленькой жемчужной булавкой. Он был совершенно неприметен, так что когда он стоял в гостиной миссис Альберт Форрестер, принимая гостей, приглашенных ею на обед, на него обращали не больше внимания, чем на тихую, смирную мебель. Он был хорошо воспитан и пожимал руки гостям с приятной, учтивой улыбкой.

- Как поживаете? Очень рад вас видеть! - говорил он тому, с кем был уже хорошо знаком. - Надеюсь, у вас все в порядке?

Зато важного гостя, который появлялся в доме впервые, он встречал у самых дверей гостиной и говорил:

- Я - муж миссис Альберт Форрестер. Я представлю вас супруге.

Затем он провожал гостя туда, где высилась - спиной к свету - миссис Альберт Форрестер, и она радостным и энергичным жестом приветствовала вновь прибывшего.

Приятно было наблюдать, с какой серьезной гордостью Альберт принимал литературную репутацию жены, и с какой самоотверженностью защищал ее интересы. Он был всегда под рукой, если нужно, и никогда не появлялся, если нужды в нем не было. Его тактичность была если не продуманной, то инстинктивной. Миссис Альберт Форрестер всегда первая подчеркивала достоинства мужа.

- Я действительно не представляю, что бы я делала без него, - говорила она. - Он для меня бесценен. Я читаю ему все, что пишу, и его замечания часто бывают очень полезны.

- Мольер и его кухарка, - вставила мисс Уотерфорд.

- Видимо, это - шутка, милая Роза? - несколько едко спросила миссис Форрестер.

Когда миссис Альберт Форрестер не одобряла какую-нибудь реплику, она часто прибегала к такому способу, смущавшему многих, спрашивая - была ли то шутка, слишком тонкая для ее понимания. Но смутить мисс Уотерфорд было невозможно. За долгую жизнь у этой дамы было множество романов, но лишь одна настоящая страсть - к типографской краске. Миссис Альберт Форрестер скорее терпела, нежели одобряла ее.

- Ну что ты, дорогая, - парировала мисс Уотерфорд, - ты прекрасно знаешь, что без тебя его бы не было. Он не познакомился бы с нами. Для него ведь просто чудо общаться с лучшими умами и выдающимися людьми современности.

- Да, возможно, пчела будет страдать без улья, дающего ей приют, но пчела все же имеет ценность сама по себе.

Поскольку друзья миссис Альберт Форрестер, хоть и знали все об искусстве и литературе, в естественных науках были слабы, никто не решился ответить на это наблюдение. Она продолжила:

- Он не мешает мне. Он подсознательно чувствует, когда меня нельзя беспокоить, а когда я пытаюсь следовать за вереницей мыслей, его присутствие в комнате скорее успокаивает меня, чем отвлекает.

- Как персидский кот, - не унималась мисс Уотерфорд.

- Но как хорошо воспитанный, дрессированный и вышколенный персидский кот, - строго ответила миссис Альберт Форрестер, сразу поставив мисс Уотерфорд на место.

Но тема мужа для миссис Альберт Форрестер еще не была исчерпана.

- Мы, принадлежащие к интеллигенции, - продолжала она, - склонны жить исключительно в своем собственном мире. Нас больше интересует абстрактное, чем конкретное, и иногда я думаю, что мы взираем на суетный мир людских страстей слишком отстраненно, с заоблачных высот. Не кажется ли вам, что так мы подвергаем себя опасности утратить часть человечности? И я всегда буду благодарна Альберту за то, что он помогает мне быть в контакте с человеком улицы.

Благодаря этой тираде, в которой друзья не могли не отметить редкого озарения и изящества, обычных для большинства высказываний миссис Альберт Форрестер, через некоторое время Альберта стали называть "человеком с улицы". Но это продолжалось недолго, и постепенно забылось. Зато его начали называть Филателистом. Это Клиффорд Бойлстон, едкий острослов, придумал такое прозвище. В один прекрасный день, когда его ум истощился в попытках поддержать беседу с Альбертом, в отчаянии он спросил:

- Нет, - мягко ответил Альберт. - Боюсь, что нет.

Но Клиффорд Бойлстон, едва задав этот вопрос, увидел открывшиеся возможности. Автор труда о тетке Бодлера по линии жены, привлекшего внимание всех, интересующихся французской литературой, Бойлстон был известен своими исчерпывающими исследованиями французского духа, и сам воспринял значительную часть галльской живости и галльского блеска. Он не обратил никакого внимания на возражения Альберта и при первой же возможности сообщил друзьям миссис Альберт Форрестер, что, наконец, раскрыл тайну ее мужа: тот собирает марки. Впоследствии, стоило ему встретить Альберта, он непременно спрашивал:

- Ну, что, мистер Форрестер, как ваша коллекция марок? - или:

- Приобрели какие-нибудь новые марки после нашей последней встречи?

И напрасно Альберт продолжал отрицать, что собирает марки, - идея была слишком хороша, чтобы не выжать из нее все, что возможно; друзья миссис Альберт Форрестер настаивали, что ее муж - коллекционер, и разговор с ним теперь редко обходился без расспросов о марках. Даже сама миссис Альберт Форрестер, когда находилась в особо игривом расположении духа, называла мужа Филателистом. Прозвище на удивление точно подходило Альберту. Порой его называли так в лицо, и нельзя не признать, что он переносил это весьма достойно: лишь безобидно улыбался, а вскоре и вовсе перестал настаивать, что они ошибаются.

Разумеется, миссис Альберт Форрестер обладала слишком тонким социальным чутьем и не рискнула бы поставить под удар успех своих обедов, посадив кого-либо из особо важных гостей рядом с Альбертом. Подобное она могла позволить себе только с самыми старыми и близкими друзьями, и когда намеченная жертва появлялась, вкрадчиво говорила:

- Я знаю, вы ведь не откажетесь сесть рядом с Альбертом?

Несчастный мог лишь выдавить из себя "с удовольствием", но если выражение его лица недвусмысленно выдавало разочарование, хозяйка ласково трепала гостя по руке и добавляла:

- В следующий раз сядете рядом со мной. Альберт всегда так скован с незнакомыми, а вы-то знаете, как с ним обращаться.

Они знали: его просто игнорировали. Стул, на котором он сидел, мог с тем же успехом быть пустым. Но Альберт и виду не подавал, что его расстраивает невнимание со стороны людей, которые, в конце концов, ели пищу, за которую платил он, ведь доходов миссис Форрестер определенно не хватило бы, чтобы побаловать гостей семгой или парниковой спаржей. Он сидел тихо и молча, и если открывал рот, то лишь чтобы отдать распоряжение одной из служанок. Если за столом сидел кто-то незнакомый ему, Альберт позволял себе упереться в него взглядом, который мог бы смутить человека, если бы не был столь по-детски наивным. Казалось, Альберт спрашивает себя: что это за создание такое; но к какому результату приводило его исследование, он не открывал. Когда беседа оживлялась, он переводил взгляд с одного говорящего на другого, но и тут по его худому морщинистому лицу нельзя было понять, что он думает по поводу причудливых замечаний, порхающих над столом.

Клиффорд Бойлстон утверждал, что премудрость и остроумие, которые слышит Альберт, стекают с него, как с гуся вода. Он давно уже перестал пытаться понять что-либо и теперь лишь делает вид, что слушает. Но Гарри Окланд, разносторонний критик, возразил, что Альберт все впитывает; разговоры ему представляются невероятными и волшебными; своим бедным, запутавшимся умишком он отчаянно пытается разобраться в тех таинственных вещах, которые услышал. Несомненно, в Сити он хвастается знакомством с выдающимися людьми; там он, возможно, просто светоч науки и искусства, причастный к высшим идеалам; было бы весьма забавно послушать, что он там говорит. Гарри Окланд был одним из самых верных почитателей миссис Альберт Форрестер и автором блестящего и утонченного эссе о ее стиле. С его одухотворенным и даже красивым лицом, он выглядел, как святой Себастьян, у которого возникли проблемы с восстановителем волос. Ибо он был необыкновенно волосат. Окланд, еще довольно молодой (ему не было и тридцати), уже побывал и театральным критиком, и критиком литературы, музыкальным критиком и критиком живописи. Но он немного устал от искусства и грозился в будущем посвятить свои таланты спортивной критике.

Надо пояснить, что Альберт работал в Сити, и, к несчастью, друзья миссис Альберт Форрестер были уверены, что она - с достойным уважения стоицизмом - переносит даже то, что он не богат. Во всем этом таилась бы хоть какая-то романтика, будь он торговым владыкой, держащим в руках судьбы народов, или отправляй он арго, нагруженные редкими пряностями, в те порты Ближнего Востока, названия которых подарили столь многим поэтам такие богатые и редкие рифмы. Но Альберт торговал коринкой и, по общему мнению, всего лишь обеспечивал миссис Альберт Форрестер жизнь достойную и даже свободную. Поскольку по работе ему приходилось оставаться в офисе до шести вечера, он никак не мог появиться на чаепитии во вторник до того, как наиболее значительные гости покидали дом. К моменту его возвращения в гостиной миссис Альберт Форрестер редко оставалось больше трех-четырех самых близких друзей, весело и едко перемывающих косточки тем, кто уже ушел; и когда раздавался звук ключа в замке, всем становилось ясно, что уже действительно поздно. Через несколько мгновений Альберт - как всегда, нерешительно - открывал дверь гостиной и с сомнением заглядывал внутрь. Миссис Альберт Форрестер встречала его радостной улыбкой.

- Входи, Альберт, входи. Кажется, ты всех тут знаешь.

- Ты прямо из Сити? - заботливо спрашивала мужа миссис Альберт Форрестер, прекрасно зная, что больше ему прийти неоткуда. - Хочешь чашечку чая?

Миссис Альберт Форрестер улыбалась еще радостней, и все присутствующие умилялись, насколько она мила с мужем.

- Но все же я уверена, что ты не откажешься еще от одной. Я сама тебе налью.

Она шла к чайному столику и, позабыв, что чайник кипел часа полтора назад и уже холоден, как лед, наливала мужу чай с молоком и сахаром. Альберт принимал чашку с благодарностью и кротко начинал помешивать чай, но когда миссис Форрестер возвращалась к беседе, прерванной появлением мужа, он, даже не пригубив, тихонько отставлял чашку в сторону. Его приход служил сигналом компании к окончательному прощанию, и один за другим оставшиеся гости расходились. Однажды, впрочем, беседа была столь захватывающей, и по предмету столь важному, что миссис Альберт Форрестер и слышать не хотела об уходе гостей.

- Это мы должны решить раз и навсегда. И к тому же, - добавила она с видом, который для нее можно было считать лукавым, - по этому вопросу и у Альберта найдется что сказать. Пусть сделает нам одолжение и выскажет свое мнение.

В ту пору женщины стали коротко стричь волосы, и дискуссия как раз и шла о том, должна миссис Альберт Форрестер стричься или нет. Миссис Альберт Форрестер была женщиной весьма внушительного телосложения. У нее была крупная кость, к тому же неплохо покрытая плотью; не будь она так высока ростом и сильна, ее можно было бы счесть тучной. Но свой вес она несла доблестно. Черты ее лица были несколько крупнее, чем у большинства людей, и именно это придавало ее лицу несомненное выражение мужественной интеллектуальности. Кожа у миссис Альберт Форрестер была смуглой, так что можно было решить, будто у нее в жилах есть часть ближневосточной крови: она сама признавалась, что подозревает у себя какую-то цыганскую примесь, благодаря которой, как она чувствовала, и появлялась порой в ее поэзии дикая и необузданная страсть. У нее были большие, черные и лучистые глаза, нос почти как у герцога Веллингтона, только помясистее, и волевой квадратный подбородок. Рот был большой, с пухлыми красными губами, не знающими косметики - ее миссис Альберт Форрестер никогда не удостаивала вниманием; а седые волосы, густые и тяжелые, были уложены на макушке так, словно должны были еще больше подчеркнуть ее главенствующее положение. С виду она была впечатляющая, чтобы не сказать пугающая, женщина.

Одета она всегда была в очень удобные платья из дорогой материи мрачных оттенков и каждым дюймом выглядела как женщина ученая; но в известной степени (будучи, в конце концов, как все люди, не чуждой тщеславия) следовала моде и платья носила всегда современного покроя. Мне кажется, она сама склонялась к тому, чтобы постричься, однако считала более правильным решиться на этот шаг по совету друзей, а не по собственной инициативе.

- Вы должны, вы должны! - восклицал Гарри Окланд в своей восторженной, почти мальчишеской манере. - Вы будете выглядеть великолепно!

Клиффорд Бойлстон, который в то время писал книгу о мадам де Мантенон, выражал сомнения. Ему этот эксперимент представлялся рискованным.

- Я думаю, - говорил он, вытирая очки батистовым платком, - я думаю, человек должен придерживаться того стиля, к которому привык. Кем был бы Людовик XIV без парика?

- Я в нерешительности, - объявила миссис Форрестер. - В конце концов, мы все должны меняться со временем. Я живу сегодня и не хочу отставать. Америка, как говорит Вильгельм Мейстер, здесь и сейчас, - она с улыбкой повернулась к мужу. - Что скажет об этом мой владыка и повелитель? Как ты думаешь, Альберт? Стричь иль не стричь, вот в чем вопрос.

- Боюсь, мое мнение не имеет никакого значения, дорогая, - мягко ответил он.

- Для меня оно будет иметь самое огромное значение, - льстиво возразила миссис Альберт Форрестер.

Она не могла не видеть, как восхищены друзья ее обращением с Филателистом.

- Я настаиваю, - продолжала она, - я хочу услышать. Никто не знает меня лучше, чем ты, Альберт. Мне это пойдет?

- Возможно, - ответил он. - Я только боюсь, что с твоей статной фигурой короткая стрижка может заставить вспомнить... ну, скажем, греческий остров, "где песни Сафо небо жгли".

На мгновение повисла смущенная пауза. Роза Уотерфорд придушенно хмыкнула, но остальные хранили каменное молчание. Улыбка застыла на устах миссис Форрестер. Альберт совершил ужасное.

- Я всегда считала Байрона посредственным поэтом, - произнесла, наконец, миссис Альберт Форрестер.

Компания разошлась. Миссис Альберт Форрестер не стала стричься и никогда более не возвращалась к этой теме.

Именно в следующий вторник, когда чаепитие у миссис Альберт Форрестер уже близилось к концу, и случилось событие, оказавшее столь серьезное влияние на ее литературную карьеру.

Вечер удался на славу. Присутствовал лидер лейбористской партии, и миссис Альберт Форрестер зашла так далеко, как только можно (не компрометируя при этом себя окончательно), чтобы дать понять, что готова разделить жребий с лейбористами. Время пришло, и если уж она собралась делать политическую карьеру, пора принимать решение. Клиффорд Бойлстон привел на вечер члена Французской академии; миссис Форрестер, хотя и знала, что тот совершенно не читает по-английски, с удовольствием выслушала вежливые комплименты в адрес ее витиеватого, но понятного стиля. Там были американский посол и юный русский князь, которого лишь несомненно романовская кровь не позволяла принять за жиголо. Герцогиня, после развода со своим герцогом вышедшая за жокея, была очень мила; и ее достоинство (пусть земляничные листья на гербе и тронула беспощадная осень) без сомнения добавляло собранию шарма. Там собралась целая галактика литературных светил. Но вот уже все разошлись, и остались лишь Клиффорд Бойлстон, Гарри Окланд, Роза Уотерфорд, Оскар Чарльз и Симмонс. Оскар Чарльз был маленький, похожий на гнома человечек, молодой, но со сморщенным лицом ученой обезьянки, в золотых очках; на жизнь он зарабатывал на государственной службе, но досуг посвящал литературному поприщу. Он писал статейки для грошовых еженедельников и был исполнен презрения к целому миру. Миссис Альберт Форрестер любила его и признавала талантливым; однако, хотя тот и выражал непрестанное восхищение стилем писательницы (никто иной, как Оскар Чарльз, и назвал ее повелительницей точки с запятой), она его и побаивалась - за всеобъемлющую едкость. Симмонс был агентом миссис Альберт Форрестер; круглолицый человек, носивший такие сильные очки, что глаза за стеклами казались странными и бесформенными. Они напоминали глаза неуклюжего ракообразного, какого можно увидеть в аквариуме. Симмонс старался не пропускать вечеров у миссис Альберт Форрестер, отчасти потому, что был самым преданным ее поклонником, а отчасти - поскольку ему было очень удобно в ее гостиной встречаться с перспективными клиентами.

Миссис Альберт Форрестер, на которую агент многие годы трудился, можно сказать, за гроши, была не против поспособствовать ему честно заработать; и сама, с неизменными словами благодарности, представляла Симмонса каждому, кто мог предложить хоть что-то литературное на продажу. Не без гордости она вспоминала, что знаменитые и чрезвычайно прибыльные мемуары леди Сент-Свитин впервые обсуждались в ее гостиной.

Оставшиеся сидели кружком - центром его была миссис Альберт Форрестер - и обсуждали метко и, надо признать, язвительно, сегодняшних гостей. Мисс Уоррен, бледная женщина, два часа простоявшая у чайного столика, тихо двигалась по комнате, собирая оставленные повсюду чашки. Вообще-то у этой женщины была какая-то работа, но она всегда могла освободиться, чтобы разливать чай у миссис Альберт Форрестер; а по вечерам она перепечатывала рукописи писательницы. Миссис Альберт Форрестер не платила ей за это, совершенно справедливо полагая, что и так уже много сделала для бедняжки; но зато отдавала ей контрамарки в кино, которые получала бесплатно, и частенько одаривала чем-нибудь из одежды - тем, что самой уже не годилось.

Глубокий полный голос миссис Альберт Форрестер звучал плавно, непрерывным потоком, и остальные молча внимали ей. Она была в ударе, и слова, слетавшие с ее губ, можно было прямо записывать на бумагу, без исправлений. Внезапно в коридоре раздался грохот, словно упало что-то тяжелое, и послышались звуки перебранки.

Миссис Альберт Форрестер замолчала, и легкая тень недовольства легла на ее благородное чело.

- Мне казалось, им пора бы знать, что я не терплю подобного ужасающего шума в квартире. Вас не затруднит, мисс Уоррен, позвонить в колокольчик и выяснить, в чем причина такого буйства?

Служанка немедленно явилась на звонок. Мисс Уоррен, в дверях, чтобы не мешать миссис Альберт Форрестер, вполголоса поговорила с ней. Но миссис Альберт Форрестер несколько возбужденно прервала сама себя.

- Ну, Картер, в чем дело? Дом рушится, или началась, наконец, Мировая революция?

- С вашего позволения, мэм, это сундук новой кухарки, - ответила служанка. - Носильщик уронил его, когда нес, и кухарка из-за этого очень вся расстроилась.

- Миссис Булфинч ушла сегодня днем, мэм, - пояснила служанка.

Миссис Альберт Форрестер уставилась на нее.

- Я впервые об этом слышу. Миссис Булфинч оставила записку? Как только появится мистер Форрестер, передайте ему, что я желаю с ним поговорить.

Служанка ушла, и мисс Уоррен не спеша вернулась к чайному столику. Механически, хотя никто ее и не просил, она налила несколько чашек чая.

- Какая катастрофа! - воскликнула мисс Уотерфорд.

- Вы должны ее вернуть, - заметил Клиффорд Бойлстон. - Эта женщина - настоящее сокровище, восхитительная кухарка, и с каждым днем готовила все лучше и лучше.

Но в это мгновение снова вошла служанка с письмом на небольшом серебряном подносе и подала его хозяйке.

- Что это? - спросила миссис Альберт Форрестер.

- Мистер Форрестер сказал, чтобы я отдала вам это письмо, когда вы спросите о нем, мэм, - объяснила служанка.

- Мистер Форрестер ушел, мэм, - ответила служанка, словно удивившись вопросу.

Служанка вышла из комнаты, и миссис Альберт Форрестер, с выражением недоумения на крупном лице, вскрыла письмо. Как рассказывала мне потом Роза Уотерфорд, ее первой мыслью было, что Альберт, убоявшись гнева жены из-за ухода миссис Булфинч, бросился в Темзу. Миссис Альберт Форрестер дочитала письмо, и лицо ее оцепенело.

- Это чудовищно, - воскликнула она. - Чудовищно! Чудовищно!

Миссис Альберт Форрестер ударила ногой в ковер, как норовистая, горячая лошадь - копытом в землю, сложила руки неописуемым жестом (его можно иногда увидеть у базарной торговки, которая собирается выжать из скандала все, что возможно) и обратила свой взор к заинтригованным и пораженным до крайности друзьям.

Прокатился вздох ужаса. А затем случилось страшное. Мисс Уоррен, стоявшая за чайным столиком, вдруг поперхнулась. Мисс Уоррен, никогда рта не раскрывавшая, с которой никто никогда не разговаривал, мисс Уоррен, которую ни один из них - хоть и видел ее каждую неделю уже три года - не узнал бы на улице, мисс Уоррен неожиданно разразилась неудержимым хохотом. Тут же все как один разом повернулись и уставились на нее. Гости чувствовали себя так, как, наверное, чувствовал себя Валаам, когда заговорила его ослица. Женщина уже просто визжала от смеха. Какой-то невыразимый ужас повис над сценой, словно внезапно что-то случилось непостижимое с явлениями природы; это поражало так, как если бы столы и стулья без предупреждения закружились в старинном танце. Мисс Уоррен попыталась взять себя в руки, но чем больше она старалась, тем беспощаднее сотрясал ее смех, и, скомкав платок, она запихала его в рот и бросилась прочь из комнаты. Дверь хлопнула за ней.

- Разумеется, чистая истерика, - подхватил Гарри Окланд.

Но миссис Альберт Форрестер не произнесла ни слова.

Письмо упало к ее ногам, и Симмонс, агент, подобрал его и подал ей. Миссис Альберт Форрестер не взяла письмо.

Мистер Симмонс поднял очки на лоб и, держа письмо почти вплотную к глазам, прочитал следующее:

"Дорогая,

Миссис Булфинч нужны перемены, и она решила уйти, а поскольку я не собираюсь оставаться тут без нее, я тоже ухожу. Мне уже на всю жизнь хватит литературы, и я по горло сыт искусством.

Миссис Булфинч не настаивает на браке, но если ты дашь мне развод, она готова выйти за меня. Надеюсь, новая кухарка тебе понравится. У нее блестящие рекомендации. На всякий случай сообщаю, что миссис Булфинч и я живем на Кеннингтон-роуд, 411, Ю.В.

Альберт"

Никто не проронил ни слова. Мистер Симмонс вернул очки на переносицу. Честно сказать, никто из них, блестящих умов, умеющих находить подходящую тему для разговора в любой ситуации, не мог придумать уместной реплики. Миссис Альберт Форрестер не была женщиной, к которой сунешься с соболезнованиями, и каждый слишком боялся насмешек остальных, чтобы высказать очевидное. Наконец, Клиффорд Бойлстон решил принять удар на себя.

- Просто не знаешь, что сказать, - отважно заметил он.

Опять воцарилось молчание, а потом заговорила Роза Уотерфорд.

- А как выглядит эта миссис Булфинч? - спросила она.

- Да откуда я знаю? - неожиданно сварливо отозвалась миссис Альберт Форрестер. - Я никогда на нее не смотрела. Альберт всегда сам нанимал слуг, она только раз зашла, чтобы я убедилась, что ее аура удовлетворительна.

- Но вы же должны были видеть ее каждое утро - когда давали распоряжения по хозяйству!

- Этим всем занимался Альберт. Он сам так пожелал - чтобы я могла целиком посвятить себя работе. В этой жизни приходится себя ограничивать.

- Так это Альберт занимался вашими обедами? - спросил Клиффорд Бойлстон.

Клиффорд Бойлстон чуть приподнял брови. Каким надо было быть идиотом, чтобы не догадаться, что именно Альберту они были обязаны великолепным угощением у миссис Форрестер! И, конечно, именно благодаря Альберту прекрасное "Шабли" всегда было достаточно охлаждено, чтобы волшебно перекатываться по языку, но не настолько, чтобы потерять букет и пикантный вкус.

- Я же всегда говорила вам, что у него свои сильные стороны, - ответила миссис Альберт Форрестер, как будто кто-то ее обвинял. - Вы все над ним посмеивались, вы не хотели мне верить, когда я говорила, что многим ему обязана.

На это никто не ответил, и вновь молчание, тяжелое и зловещее, опустилось на собравшихся. Внезапно мистер Симмонс бросил бомбу:

Изумление миссис Альберт Форрестер было столь велико, что, не стой она спиной к каминной полке, без сомнения отступила бы на два шага назад.

- Да что это вы такое говорите? - воскликнула она. - Я больше и видеть его не желаю, пока жива. Пустить его обратно? Никогда! Даже если он приползет и будет умолять меня на коленях.

- Я не сказал "пустить обратно"; я сказал: вернуть его.

Но миссис Альберт Форрестер не обратила внимания на досадную помеху.

- Я все делала для него. Кем бы он был без меня? Ну, скажите мне. Я дала ему положение, о котором он не мог мечтать и в самых радужных снах.

Всем в негодовании миссис Альберт Форрестер виделось что-то величественное, впрочем, на мистера Симмонса оно, казалось, не произвело впечатления.

Миссис Альберт Форрестер метнула в него взгляд, совершенно лишенный дружеских чувств.

- Господь не оставит меня, - ответила она ледяным тоном.

Миссис Альберт Форрестер пожала плечами. Ее лицо хранило гневное выражение. Но мистер Симмонс устроился на стуле со всем возможным удобством и зажег сигарету.

- Вы знаете, что не найдете более преданного поклонника, чем меня, - начал он.

- Или вас, - вежливо кивнул мистер Симмонс. - Мы все согласны, что нет сейчас никого из писателей, сравнения с кем вы могли бы опасаться. Что в прозе, что в стихах - вы абсолютно первый класс. А ваш стиль - ну, да ваш стиль все знают.

- Богатство сэра Томаса Брауни с ясностью кардинала Ньюмена, - не удержался Клиффорд Бойлстон. - Живость Джона Драйдена с точностью Джонатана Свифта.

Единственным знаком того, что миссис Альберт Форрестер слышала сказанное, была легкая улыбка, тронувшая углы трагически изогнутых губ.

- Да есть хоть кто-нибудь в мире, - воскликнула мисс Уотерфорд, - кто мог бы вместить столько мудрости, и сатиры, и комического наблюдения в точку с запятой?

- Но факт остается фактом: ваши книги не продаются, - неумолимо продолжал мистер Симмонс. - Я работаю на вас уже двадцать лет и скажу честно, что не жировал со своих комиссионных, но я трудился, потому что стараюсь поддержать, чем могу, настоящую работу. Я всегда верил в вас, и я надеялся, что рано или поздно мы заставим публику проглотить вас. Но если вы думаете, что сможете заработать на жизнь тем, что пишете, я вынужден объявить вам, что у вас нет ни единого шанса.

- Я слишком поздно пришла в сей мир, - промолвила миссис Альберт Форрестер. - Мне надо было бы жить в восемнадцатом столетии, когда богатый покровитель вознаграждал посвящение сотней гиней.

- Сколько, по-вашему, приносит торговля коринкой?

- Гроши. Альберт говорил мне, что получает примерно тысячу двести в год.

- Так значит, он неплохой специалист. Но не стоит рассчитывать, что с таких доходов он может выделить вам много. Поверьте мне на слово, у вас только один выход: вернуть его обратно.

- Лучше я буду жить на чердаке. Вы думаете, я примирюсь с тем унижением, которому он подверг меня? Вы хотите, чтобы я сражалась за его благосклонность со своей кухаркой? Не забывайте, что существует одна вещь, более ценная для такой женщины, как я, чем ее покой - это ее достоинство.

- Я как раз к этому и веду, - холодно ответил мистер Симмонс.

Он обвел взглядом остальных, и его странные скособоченные глаза больше чем когда-либо выглядели чудовищными и напоминали рыбьи.

- Не может быть никаких сомнений, - продолжал он, - что ваше положение в мире литературы является выдающимся и почти уникальным. Вы в некотором смысле стоите особняком. Вы никогда не разменивали свой гений ради сомнительных барышей и всегда высоко несли знамя чистого искусства. Вы подумываете о парламенте. Я-то сам о политике невысокого мнения, но, к чему спорить, это была бы хорошая реклама, и если вы попадете туда, мы сможем организовать на этой волне тур лекций по Америке. У вас есть идеалы, и могу сказать, что даже люди, не прочитавшие ни слова из написанного вами, уважают вас. Но в вашем положении есть кое-что, чего вы не можете позволить. И это - насмешка.

Миссис Альберт Форрестер недоуменно смотрела на него.

- Я не знаю ничего о миссис Булфинч; насколько мне известно, она - весьма почтенная женщина, но факт остается фактом: мужчина не может сбежать с кухаркой, не выставив тем самым жену на посмешище. Будь это танцовщица или знатная леди, это не сильно повредило бы вам, но кухарка - это конец. Через неделю весь Лондон будет над вами смеяться, а если есть что-то, что может прикончить автора или политика - это осмеяние. Вы должны вернуть мужа, и, черт побери, вы должны вернуть его быстро.

Лицо миссис Альберт Форрестер помрачнело, но она не ответила сразу. В ее ушах вдруг снова зазвенел тот дикий и пугающий хохот, который заставил мисс Уоррен бежать прочь из комнаты.

- Мы здесь все ваши друзья, и вы можете рассчитывать на наше молчание.

Миссис Альберт Форрестер обвела друзей взглядом, и ей показалось, что в глазах Розы Уотерфорд уже сверкнул коварный огонек. На сморщенном лице Оскара Чарльза появилась причудливая гримаса. Миссис Альберт Форрестер пожалела, что в минуту отчаяния раскрыла свой секрет. Мистер Симмонс, однако, прекрасно знал литературную братию и спокойно взирал на компанию.

- Помимо всего прочего, вы - центр и глава этого кружка. Ваш муж сбежал не только от вас, но и от них. Для них в этом также нет ничего хорошего. На самом деле, Альберт Форрестер вас всех оставил в дураках.

- Всех, - отозвался Клиффорд Бойлстон. - Мы все в одной лодке. Он совершенно прав, миссис Форрестер. Филателиста надо вернуть.

Мистер Симмонс не знал латыни, да если бы и знал, вряд ли его тронуло бы восклицание миссис Альберт Форрестер. Он откашлялся.

- Я считаю, что миссис Альберт Форрестер должна пойти к мужу завтра - к счастью, мы знаем его адрес - и просить его изменить решение. Я не знаю, что женщины говорят в таких случаях, но миссис Форрестер, с ее тактом и воображением, найдет нужные слова. Если мистер Форрестер выдвинет какие-то условия, их следует принять. Нельзя останавливаться ни перед чем.

- Если ты все сделаешь правильно, не вижу препятствий, почему бы тебе не вернуться с ним завтра вечером, - радостно сказала Роза Уотерфорд.

По меньшей мере две минуты она сидела, отвернувшись от них, глядя на пустой камин; затем выпрямилась во весь свой рост и повернулась к ним лицом.

- Только ради моего искусства, а не ради себя. Я не допущу, чтобы недостойный смех филистимлян осквернял все, что я почитала добрым, чистым и прекрасным.

- Прекрасно, - отозвался мистер Симмонс, вставая. - Я загляну завтра по дороге домой, и надеюсь, что застану вас с мистером Форрестером целующихся и воркующих, как пара голубков.

Он ушел; и остальные, не желая оставаться наедине с миссис Альберт Форрестер и ее гневом, разом последовали его примеру.

На следующий день, уже далеко за полдень, миссис Альберт Форрестер, укутанная в черный шелк и бархатную накидку, вышла из квартиры и направилась к остановке автобуса, который должен был от Мраморной Арки доставить ее до вокзала Виктория. Мистер Симмонс объяснил ей по телефону, как добраться до Кеннингтон-роуд быстро и недорого. Миссис Альберт Форрестер вовсе не чувствовала себя Далилой и не старалась выглядеть обольстительницей. У вокзала она села на трамвай, идущий по Воксхолл-Бридж-роуд. На той стороне реки миссис Альберт Форрестер оказалась в части Лондона более шумной, грязной и суматошной, чем та, к которой привыкла, но была слишком занята своими мыслями, чтобы обращать внимание на перемены. Увидев, что трамвай идет, наконец, по Кеннингтон-роуд, миссис Альберт Форрестер попросила кондуктора высадить ее, не доезжая до нужного дома. Когда трамвай, оставив ее на оживленной улице, загромыхал дальше, миссис Альберт Форрестер почувствовала себя совсем потерянной, словно путешественник из восточной сказки, заброшенный джинном в незнакомый город. Она медленно шла, глядя по сторонам, и, несмотря на унижение и стыд, которые боролись за место в ее достаточно обширной груди, миссис Альберт Форрестер не могла не отметить, что вокруг много материала для симпатичного рассказа. Маленькие дома наводили на мысли об ушедших временах, когда здесь была почти что деревня, и в цепкой памяти миссис Альберт Форрестер отложилось: поискать литературные ассоциации с Кеннингтон-роуд. Номер четыреста одиннадцатый, один из ряда обшарпанных домишек, стоял чуть в глубине; перед ним была узенькая полоска пожухлой травы; вымощенная дорожка вела к деревянному подъезду, который неизвестно когда красили в последний раз. Все это, вместе с убогим, чахлым вьющимся растением на фасаде, создавало ложное чувство сельского пейзажа, странное и даже зловещее рядом с дорогой, по которой грохотало буйное движение. Была некая двусмысленность в этом доме, заставлявшая предположить, что живут здесь женщины, которым жизнь, полная удовольствий, принесла несоразмерное вознаграждение.

Дверь открыла тощая девчонка лет пятнадцати, длинноногая и лохматая.

- Вы не тот звонок нажали. Второй этаж, - девочка показала на лестницу и тут же пронзительно закричала. - Миссис Булфинч, к вам гости! Миссис Булфинч!

Миссис Альберт Форрестер поднималась по грязной лестнице, устланной драным ковром. Она шла медленно, стараясь не запыхаться. Когда она поднялась на второй этаж, дверь открылась, и появилась кухарка.

- Добрый день, Булфинч, - сказала миссис Альберт Форрестер, исполненная чувством достоинства. - Я хочу видеть вашего хозяина.

Миссис Булфинч поколебалась мгновение, а затем широко распахнула дверь.

- Входите, мэм, - она повернула голову. - Альберт, миссис Форрестер хочет тебя видеть!

Миссис Альберт Форрестер быстро прошла внутрь и увидела, что Альберт, сидящий в кожаном, но довольно потертом кресле, в тапочках и в рубашке, читает вечернюю газету и курит сигару. Он поднялся навстречу миссис Альберт Форрестер. Миссис Булфинч прошла за гостьей в комнату и закрыла дверь.

- Как ты, дорогая? - приветливо спросил Альберт. - Надеюсь, все в порядке?

- Лучше надень пиджак, Альберт, - вмешалась миссис Булфинч. - Что о тебе подумает миссис Форрестер, когда ты в таком виде? Ужас!

Она сняла с вешалки пиджак и помогла Альберту надеть его; и, как женщина, знакомая с премудростями мужской одежды, подтянула жилет, чтобы он не торчал из-под воротника.

- Я получила твое письмо, Альберт, - сказала миссис Форрестер.

- Это я догадался, а то бы ты не знала моего адреса, правда ведь?

- Вы не присядете, мэм? - предложила миссис Булфинч, ловко обмахнув сиденье стула - из гарнитура, обитого бархатом сливового цвета, - и пододвинув его гостье.

- Я хотела бы переговорить с тобой с глазу на глаз, Альберт, - сказала она.

- Раз уж все, что ты хочешь сказать, касается миссис Булфинч настолько же, насколько и меня, я думаю, лучше, чтобы она присутствовала.

Миссис Булфинч поднесла еще стул и села. Миссис Альберт Форрестер никогда прежде не видела свою кухарку без большого фартука поверх платья из набивного ситца. Сейчас на ней была открытая блузка из белого шелка, черная юбка и лакированные кожаные туфли на высоких каблуках с серебряными пряжками. Миссис Булфинч была женщиной лет под сорок пять, с рыжеватыми волосами и румяным лицом, не хорошенькая, но приятной и здоровой наружности. Она напомнила миссис Альберт Форрестер служанку с великолепной картины какого-то старого голландского мастера, но несколько располневшую.

- Итак, дорогая, что ты хочешь мне сказать? - спросил Альберт.

Миссис Альберт Форрестер одарила его своей самой светлой и приветливой улыбкой. Ее большие черные глаза лучились пониманием и добротой.

- Ты, разумеется, согласишься, что все это совершенно абсурдно, Альберт. Мне кажется, ты обезумел.

- Я не сержусь на тебя. Это довольно забавно, но шутка есть шутка, и не стоит ее затягивать дольше, чем нужно. Я пришла забрать тебя домой.

- А что, разве письмо было недостаточно ясным?

- Более чем. Я не задаю вопросов, и не буду тебя упрекать. Мы будем смотреть на это, как на минутное заблуждение, и больше не вспомним про это.

- Ничто и никогда не заставит меня снова жить с тобой, дорогая, - сказал Альберт, впрочем, самым дружеским тоном.

Миссис Альберт Форрестер все еще улыбалась напряженно и чересчур радостно. Она не была готова воспринимать проблему всерьез. С ее тонким чутьем и умением оценивать ситуацию, она понимала, что сцена становится комичной. Альберт взглянул на миссис Булфинч, и на его блеклом лице появилась улыбка.

Брови миссис Альберт Форрестер поползли вверх; за всю их совместную жизнь муж ни разу не назвал ее "старушкой"; впрочем, такое вряд ли пришлось бы ей по вкусу.

- Если у Булфинч есть к тебе хоть какое-то уважение или почтение, она должна понимать, что это совершенно невозможно. После той жизни, какую ты вел, и общества, в котором ты вращался, вряд ли она может предполагать, что обеспечит тебе рай в нищенских меблированных комнатах.

- Это не меблированные комнаты, мэм, - вмешалась миссис Булфинч. - Здесь все мое. Видите ли, я очень люблю независимость, и мне всегда нравилось иметь собственный дом. Так что я сохраняю эти комнаты, все равно - есть у меня работа или нет, и у меня всегда есть куда вернуться.

- И это очень милое и уютное гнездышко, - добавил Альберт.

Миссис Альберт Форрестер огляделась. В камине, на кухонной плите, кипел чайник, на каминной полке рядом с часами из черного мрамора стоял черный мраморный подсвечник. В комнате был большой стол, покрытый красной скатертью, одежный шкаф и швейная машинка. По стенам висели в рамочках фотографии и картинки, вырезанные из рождественских выпусков журналов. Дальняя дверь, прикрытая красной плюшевой портьерой, вела, как заключила, судя по размерам дома, миссис Альберт Форрестер (а она в свободное время успела довольно серьезно изучить архитектуру), в единственную спальню. Миссис Булфинч и Альберт жили в тесноте, которая не оставляла сомнений в характере их отношений.

- Но разве ты не был счастлив со мной? - проникновенно спросила миссис Альберт Форрестер.

- Мы были женаты тридцать пять лет, моя дорогая. Это очень много. Это даже чересчур много. Ты по-своему хорошая женщина, но ты не для меня. Ты живешь литературой, я - нет. Ты - артистичная натура, а я - нет.

- Я всегда старалась, чтобы ты разделял мои интересы. Я столько усилий прилагала, чтобы мой успех не затмевал тебя! Ты не можешь сказать, что я хоть когда-нибудь игнорировала тебя!

- Ты - прекрасный писатель, я ни секунды в этом не сомневался, но правда в том, что мне не нравятся книги, которые ты пишешь.

- Это, если мне будет дозволено так сказать, всего лишь доказывает, что у тебя дурной вкус. Все лучшие критики признают силу и очарование моих книг.

- И еще мне не нравятся твои друзья. Скажу тебе по секрету, дорогая. Часто на твоих вечеринках у меня возникало почти непреодолимое желание раздеться догола и посмотреть, что будет.

- Ничего бы и не было, - слегка нахмурившись, ответила миссис Альберт Форрестер. - Я просто послала бы за доктором.

- Да у тебя и фигура для этого неподходящая, - сказала миссис Булфинч.

Мистер Симмонс намекал миссис Альберт Форрестер, что в случае необходимости ей следует без колебаний использовать все обольстительные уловки своего пола, чтобы вернуть блудного мужа под родной кров, но она не имела ни малейшего понятия, как это осуществить. Было бы, возможно, легче, не удержалась она от мысли, будь на ней вечернее платье.

- Разве тридцать пять лет верности ничего не значат? Я ни разу и не взглянула на другого мужчину, Альберт. Я привыкла к тебе. Я пропаду без тебя.

- Я оставила все свои рецепты новой кухарке, мэм. Вы только говорите ей, сколько человек будет за обедом, и она управится, - вставила миссис Булфинч. - Она очень ответственная, а с пирожными я просто никогда не видела, чтобы у кого-нибудь так получалось.

Миссис Альберт Форрестер начала терять почву под ногами. Реплика миссис Булфинч, несомненно нарочитая, мешала перевести разговор в плоскость, где эмоции были бы уместны и естественны.

- Боюсь, ты просто теряешь время, дорогая, - сказал Альберт. - Мое решение неизменно. Я уже не слишком молод, и мне нужен кто-то, кто позаботится обо мне. Я, разумеется, буду давать тебе денег столько, сколько смогу. Коринна хочет, чтобы я вышел на пенсию.

- Кто такая Коринна? - воскликнула крайне изумленная миссис Форрестер.

- Это мое имя, - пояснила миссис Булфинч. - Моя мать была наполовину француженкой.

- Это многое объясняет, - отозвалась миссис Форрестер, поджав губы, поскольку она, хотя и восхищалась литературой наших соседей, знала, что их мораль оставляет желать много лучшего.

- Ну, то есть, я говорю, что Альберт достаточно потрудился, и пора уж и о себе подумать. У меня есть кое-какая собственность в Клактон-он-Си. Там здоровые места и прекрасный воздух. Там мы отлично заживем. А человеку в отставке всегда найдется, чем заняться. И люди там просто замечательные. Если ты никому не мешаешь, то и тебе никто не мешает.

- Я сегодня поговорил с партнерами, они хотят выкупить мою долю. В деньгах, конечно, придется потерять. Когда все устроится, у меня будет доход девять сотен фунтов в год. Нас трое, так что получается по три сотни в год на каждого.

- И как мне жить на это? - вскричала миссис Альберт Форрестер. - Я должна поддерживать свой образ жизни.

- У тебя живое, плодотворное и выдающееся перо, дорогая.

Миссис Альберт Форрестер нетерпеливо пожала плечами.

- Ты прекрасно знаешь, что мои книги не приносят мне ничего, кроме репутации. Издатели всегда говорят, что на моих книгах только теряют, и печатают их только ради престижа.

Именно в этот момент у миссис Булфинч родилась идея, которая имела столь значительные последствия.

- А почему бы вам не написать хороший, захватывающий детектив? - спросила она.

- Да чтоб мне? - воскликнула миссис Альберт Форрестер, впервые в жизни погрешив против грамматики.

- А это неплохая идея, - сказал Альберт. - Это совсем неплохая идея.

- Вовсе не обязательно. Дай умнику возможность побыть простым человеком, не подвергая себя унижению, и он будет так благодарен тебе, что дальше некуда.

- Большое спасибо за утешение, - машинально пробормотала миссис Альберт Форрестер.

- Дорогая, критики это проглотят. А если это напишешь ты, с твоим идеальным английским, они не побоятся назвать книгу шедевром.

- Совершенно нелепая идея. Это не имеет ничего общего с моим талантом. Я и надеяться не могу угодить массам.

- Да почему же? Массы хотят читать хорошие книги, они только не желают скучать. Все знают твое имя, но никто тебя не читает, потому что скучно. В том-то и беда, дорогая, что ты скучна.

- Не понимаю, как ты можешь такое говорить, - пожала плечами миссис Альберт Форрестер, оскорбленная не более, чем оскорбился бы экватор, если бы его обозвали студеным. - Все знают и готовы подтвердить, что у меня выдающееся чувство юмора, и никто не в состоянии извлечь столько настоящего веселья из точки с запятой, как я.

- Если ты дашь простым людям хорошую захватывающую историю и позволишь при этом думать, что они интеллектуально растут, ты сколотишь состояние.

- Я в жизни не читала детективов, - сказала миссис Альберт Форрестер. - Я как-то слышала, что какой-то мистер Барнс в Нью-Йорке будто бы написал книгу "Тайна двухместного экипажа". Но я не читала ее.

- Конечно, тут нужна сноровка, - сказала миссис Булфинч. - Первое, что надо запомнить - никакой любви. Ей не место в детективе. То, что нужно, - это убийство, и сыщики, и главное, чтобы нельзя было понять, кто это сделал, до последней страницы.

- Но играть с читателем надо честно, дорогая, - подхватил Альберт. - Меня всегда раздражает, если сперва подозрение падает на секретаря знатной леди, а виновным потом оказывается второй лакей, который только и сказал один раз "Карета подана". Запутывай читателя, сколько сможешь, но не дурачь его.

- Я люблю хорошие детективы, - сказала миссис Булфинч. - Дайте мне леди в вечернем платье, просто усыпанную бриллиантами, лежащую на полу в библиотеке с кинжалом в сердце, и сразу ясно - это вещь.

- О вкусах не спорят, - пожал плечами Альберт. - Лично я предпочитаю респектабельного домашнего адвоката, с бакенбардами, с золотой цепочкой для часов и добропорядочного вида, лежащего мертвым в Гайд-парке.

- С перерезанным горлом? - ахнула миссис Булфинч.

- Нет, заколотого в спину. Есть что-то странно привлекательное для читателя в убийстве джентльмена среднего возраста с незапятнанной репутацией. Приятно думать, что у самых с виду порядочных из нас есть в жизни тайна.

- Я понимаю, Альберт, что ты имеешь в виду, - кивнула миссис Булфинч. - Он хранил роковой секрет.

- Мы можем дать тебе любые подсказки, моя дорогая, - Альберт мягко улыбнулся миссис Альберт Форрестер. Я прочел сотни детективов.

- На этом мы сначала и сошлись с Коринной. Я отдавал книжки ей, как дочитаю.

- Сколько раз я слышала, как он выключает свет, когда рассвет уже закрадывается в окно, и не могла удержаться от улыбки, говоря себе: "Ну, вот и дочитал, теперь может хорошенько поспать"!

Миссис Альберт Форрестер встала. Она выпрямилась.

- Теперь я вижу, какая пропасть разделяет нас, - произнесла она прекрасным, чуть дрожащим контральто. - Тебя тридцать лет окружало все, что есть лучшего в английской литературе, а ты читал сотнями детективные романы.

- Сотнями и сотнями, - с довольной улыбкой прервал ее Альберт.

- Я пришла сюда, готовая принять любые разумные условия, чтобы ты вернулся домой, но теперь я не желаю этого более. Ты показал мне, что у нас нет ничего общего - и никогда не было. Нас разделяет бездна.

- Очень хорошо, дорогая, - вежливо ответил Альберт. - Я подчинюсь твоему решению. Но все же подумай насчет детектива.

- Я отправляюсь сей же час на остров Иннисфри, - пробормотала миссис Альберт Форрестер.

- Я только провожу вас по лестнице, - сказала миссис Булфинч, - там надо осторожно идти по ковру - надо знать, где дырки.

С достоинством, хотя и с осмотрительностью, миссис Альберт Форрестер шла по лестнице. Когда миссис Булфинч открыла ей дверь и предложила поймать такси, она покачала головой.

- Вы не бойтесь, что я не смогу ухаживать за мистером Форрестером, мэм, - вежливо сказала миссис Булфинч. - У него все будет в порядке. Я за мистером Булфинчем три года ухаживала во время его последней болезни, и знаю практически все об инвалидах. То есть, я не говорю, будто мистер Форрестер не слишком силен и активен для своего возраста. И потом, ему, конечно, поможет его хобби. Я всегда считала, что у мужчины должно быть хобби. Он хочет собирать почтовые марки.

Миссис Альберт Форрестер слегка остолбенела от неожиданности. Но тут показался трамвай, и она, как всякая женщина (даже самая выдающаяся), бросилась с риском для жизни на середину улицы и неистово замахала руками. Трамвай остановился, и миссис Альберт Форрестер вошла. Как теперь смотреть в глаза мистеру Симмонсу? Он будет ждать, когда она придет домой. Клиффорд Бойлстон тоже наверняка будет там. Они все будут там, и придется рассказывать, как бездарно она провалилась. В эту секунду в ее душе не было никаких теплых чувств к маленькой группе верных поклонников. Задумавшись, который сейчас может быть час, она подняла глаза на джентльмена, сидевшего напротив, пытаясь сообразить, прилично ли будет спросить время у него, и обмерла; ибо сидел там джентльмен среднего возраста, самой респектабельной наружности, с бакенбардами, добропорядочной внешностью и золотой цепочкой для часов. Это был тот самый человек, которого Альберт описал лежащим мертвым в Гайд-парке, и миссис Альберт Форрестер не могла не прийти к немедленному выводу, что это - домашний адвокат. Совпадение было сверхъестественным, и похоже было, что рука судьбы манит ее. Мужчина в шелковой шляпе, черном пиджаке и брюках "соль с перцем" был довольно крупным, крепко сложенным, рядом с ним стоял саквояж. Когда трамвай проехал половину Воксхолл-бридж-роуд, мужчина попросил кондуктора остановить, и видно было, как он пошел пешком по маленькой, убогой улочке. Зачем? Действительно, зачем? Когда трамвай добрался до вокзала Виктория, миссис Альберт Форрестер была так погружена в свои мысли, что кондуктор довольно резко напомнил ей, где она находится, и только тогда она опомнилась. Эдгар Аллан По писал детективы. В автобусе миссис Альберт Форрестер снова погрузилась в размышления, но, доехав до угла Гайд-парка, вдруг решила выйти. Невозможно было усидеть на месте, хотелось пройтись пешком. Миссис Альберт Форрестер вошла в ворота парка и медленно шла, глядя вокруг взглядом внимательным и в то же время отрешенным. Да, был Эдгар Аллан По; никто не может этого отрицать. В конце концов, он изобрел этот жанр, и всем известно, какое влияние он оказал на Парнасцев. Или на Символистов? Да какая разница. Бодлер и все такое. У статуи Ахиллеса миссис Альберт Форрестер остановилась и минуту глядела на изваяние, подняв брови.

Наконец, она добралась до своей квартиры и, открыв дверь, увидела в прихожей несколько шляп. Все были тут как тут. Она вошла в гостиную.

- Ну, наконец-то! - воскликнула мисс Уотерфорд.

Миссис Альберт Форрестер вошла, оживленно улыбаясь и пожимая протянутые руки. Там были мистер Симмонс и Клиффорд Бойлстон, Гарри Окланд и Оскар Чарльз.

- Ох, бедняжки, вас не угостили чаем? - засмеялась она. - Я понятия не имела, который час, только знала, что ужасно опаздываю.

- Дорогие мои, у меня для вас есть нечто важное. У меня было озарение. Зачем оставлять нечистому лучшие напевы?

Миссис Альберт Форрестер сделала паузу, чтобы был сильнее эффект новости, которую она собралась обрушить на них. А затем, без предисловий, выдала:

Все уставились на нее, открыв рты. Миссис Альберт Форрестер подняла руку, чтобы ее не прерывали, но это, честно сказать, никому бы и в голову не пришло.

- Я хочу поднять детектив до уровня Искусства. Меня осенило в Гайд-парке. Это история убийства, и отгадку я дам на самой последней странице. Это будет написано на безупречном английском, а поскольку недавно я поняла, что, по всей видимости, исчерпала возможности точки с запятой, то решила взяться за двоеточие. Никто еще не затрагивал его потенциала. Юмор и тайна - вот на что я теперь нацелилась. И все это я назову "Статуя Ахиллеса".

- Вот это название! - воскликнул мистер Симмонс, пришедший в себя раньше остальных. - Чтобы продавать права на публикацию, мне хватит одного названия и вашего имени!

- Но что с Альбертом? - спросил Клиффорд Бойлстон.

- С Альбертом? - отозвалась миссис Альберт Форрестер. - Альбертом?

Она смотрела так, словно совершенно не в состоянии понять, о чем идет речь. Затем коротко вскрикнула, будто только теперь вспомнила.

- Альберт! Я помнила, что должна была что-то сделать, но у меня совершенно вылетело из головы. Я шла через Гайд-парк, и на меня снизошло вдохновение. Вы все будете меня считать такой дурочкой!

- Мои дорогие, я совершенно про него забыла, - она смущенно рассмеялась. - Оставим Альберту его кухарку. Мне теперь не до Альберта, Альберт принадлежит к периоду точки с запятой. А я начинаю писать детектив.

- Моя дорогая, вы великолепны, неподражаемо великолепны! - воскликнул Гарри Окланд.